Сегодня как раз дошла до "Живи и помни". Перечитываю, а там - конец войны.
читать дальше
Сели за столы. Максим Вологжин по праву - и как фронтовик, и как
председатель - занял первое место. По одну руку от него устроился, конечно,
Нестор, по другую - нарочный из Карды, время от времени закрывающий глаза и
роняющий голову, но вздергивающий ее снова и снова. Максим, звякнув
медалями, поднялся.
- Люди! - тонким, застрявшим внутри голосом начал он, и застолье
замерло. - Люди! Я не мастер говорить, сейчас бы нам кого другого послушать.
Да и что говорить! Что говорить, когда
победили! Не придумали еще таких слов, чтоб сказать. Выстояли, выдюжили
и пошли, сломали спинной хребет лютому зверю, проклятому Гитлеру. Я там был,
я знаю, что там творилось. Сердце кипит... - Максим набрал полную грудь
воздуха и, вздрагивая, выдохнул его. - Вы все знаете. Сейчас все мои
товарищи, все, как один, бойцы, кто живой, стремятся домой, чтобы двинуть
нашу жизнь дальше. Много у нас потерь. Там, где прошла война, земля
поднялась от могил. Земли стало больше, а рук меньше. Что говорить?! Нам ни
за что бы там не выдержать без вас, кто оставался здесь. Потому что мужик
воюет, а баба кормит, мужик ненавистью на врага исходит, а баба за тыщи
верст сердце его собой да семьей мягчит, чтоб не взялось то сердце камнем.
Ни черта бы мы без вас не сделали, и не было бы счас этого дня. Великая наша
страна, огромадная страна, а без нашей Атамановки не обойтись. И мы там
воевали, и вы здесь подмотали. Поднимитесь, люди, взглянем во все глаза на
сегодняшний день и на веки вечные запомним его. Не было еще такой войны, а
стало быть, не было такой победы. Отметим, люди.
<...>
И нарочный, выпив, простил, стал рассказывать, как он сам услышал о
победе и как согласился ехать в Атамановку.
- А у нас-то все знают, нет? - громко спросил Максим, потому что шум
нарастал.
- Все-е - как не все!
- Такую пальбу открыли - тут мертвые и те узнали.
- А дедушка-то? - вдруг вспомнив, вскинулась Лиза. - Дедушка Степан-то?
Он со вчерашнего дня на мельнице че-то ладит. Дедушка-то не знает!
- Дак от выстрелы-то, поди-ка, слыхал?
- Че он слыхал! Он совсем глухой.
- Ой, дедушка-то и правда все еще воюет.
- Надо послать за ним - нехорошо.
Опять завозился нарочный, порываясь ехать на мельницу, чтобы "исполнить
свой долг до последнего человека - до дедушки", но его усадили, уговорили
остаться. Выскочил Нестор, конь его, на котором он прыгал весь день, так
нерасседланным и стоял на дворе, за ним кинулись еще двое парней. Бабы,
высовываясь в окна, закричали вдогонку:
- Вы только там ему ниче не говорите. Сюда везите.
- Вяжите и везите.
- Не вздумайте вязать. Ишо помрет.
Снова уселись за столы, снова налили, на этот раз сусла, за которым
бегали домой к Иннокентию Ивановичу. Сам он, как все, не понес, выждал
подходящий момент и объявил, что у него есть сусло, чтоб каждый знал:
Иннокентия Ивановича сусло. Но оно и верно было хорошо - тягучее,
обманчиво-сладкое, хмельное. Бабы заахали, зачмокали, взялись вспоминать,
как варили его до войны, какие богатые были праздники, с чьих домов
начиналась гулянка.
- Нагуляемся еще, бабы, нагуляемся, - крикнул веселый, с красным лицом
Максим, поддергивая раненую руку. - Где наша не пропадала! Все будет. Скоро
придут мужики...
- Кому приходить-то? - негромко, но внятно, слышно для всех спросила
Вера Орлова, вдовая молодайка, оставшаяся с мальчишкой.
- Ну... - замялся Максим, - кто-нибудь придет...
- По моим сведениям, - поднимаясь, доложил Иннокентий Иванович, -
должно прийти шесть человек. Он отыскал за столом Настену. - Это с Андреем
Гуськовым, котррый без вести пропавший.
- Кто да кто еще?
- Да что мы, не знаем, что? Чего спрашивать! Но Иннокентий Иванович
взялся перечислять.
- А моего почему не считаешь? - заговорила вдруг Надька, когда он
кончил, заговорила сразу, как сорвавшись, требовательно и зло. - Или считать
дальше не умеешь, счетный работник?
- Потому что ты извещение получала. - Непросто было сбить с толку
Иннокентия Ивановича, он знал, что отвечать.
- Ну и что, что получала? А ты считай. Он придет. Я говорю: он придет,
- с вызовом обращаясь ко всем, накалялась Надька. - Вот увидите. Не
надейтесь, что не придет. Придет и собьет твой счет. Так что считай сразу.
Не шесть, а семь - так и говори.
- Тогда и мой придет, - глухо, не глядя ни на кого, сказала Вера
Орлова.
- Про твоего не знаю, а мой придет. Бабы неловко заговорили:
- А что - все бывает... Он в Карде у сватьи Настасьи...
- А в Братском, сказывают, две похоронки на мужика пришло, и везде
будто по-разному убитый. А он возьми и на порог... Вот и верь.
И в этот момент привезли мельника, дедушку Степана. Нестор ввел его в
дверь под ружьем, с завязанными за спиной руками. Кто-то, не подумав,
подсказал, а он сдуру исполнил. Дедушка споткнулся у порога и без всякого
выражения окинул застолье маленькими, в густых дремучих бровях, глазами, не
выказав ни удивления и ни страха - ничего, будто то, что увидел, и собирался
здесь застать.
Нестор задрал голову и, обращаясь не столько к народу, сколько к
портретам на стене, рявкнул:
- Неохваченный элемент по вашему приказанию доставлен. Скрывался на
мельнице.
- Дурак ты, Нестор, - опомнилась первой Надька. - И как мы с таким
дураком не пропали?
- Дедушка! - в десять голосов ахнули люди. К нему кинулись, развязали,
подняли на руки и усадили, крича близко в уши, отталкивая и перебивая друг
друга:
- Дедушка, война кончилась!
- Дедушка, миленький, где ж ты был?
- А мы тут без тебя. Забыли про тебя. Ты уж не серчай. Все с ума
посходили.
- Сидим, а кого-то не хватает. Кого не хватает? Дедушки не хватает.
Господи!
Он вертел большой лохматой головой и бессловесно, спокойно, показывая,
что понимает и прощает, неторопливо и мудро кивал. И, глядя на него, близкие
к слезам бабы разом заплакали. Только сейчас, когда последний живой человек
в Атамановке узнал от них, что случилось, они наконец поверили и сами:
кончилась война.